А я ведь дочитал «Денискины рассказы».
Прочитал впервые, понравилось. Сразу хочу сказать, чтобы потом не отвлекаться – книжка хорошая, добрая и тёплая, если читать об интеллигентном мальчике из интеллигентной семьи, вспоминать своё детство и веселиться.
Удивительной наблюдательности у мальчика Папа. Замечательной любви – так знать всё-всё, до последней мелочи, о своём сыночке может только очень-очень любящее сердце. Вся отрада Папы в Дениске.
1. Но сначала о мальчике.
Городской ребёнок, живёт в коммуналке у Чистых прудов, играет в песочнице, строит ракету во дворе, пуляет в киноэкран, защищая красноармейца, учится на пятёрки (почти), мечтает покорять природу, мальчику нравятся все люди и работы, он хочет быть астрономом, капитаном дальнего плавания, машинистом метро или начальником станции, путешественником Аленом Бомбаром, космонавтом, художником, боксёром, спелеологом, ездит летом на дачу, играет там с собаками, ежами, в лапту, ходит плавать в бассейн, помогает рабочим, ремонтирующим дом (приносит чайник кипятку), рассказывает новости для папы («у меня было столько новостей для папы, что я но мог удержаться»).
У мальчика есть интересная манера хохотаться.
«И я как увидел, что Мишка написал, так сразу стал хохотать».
«Я просто не мог выдержать и рассмеялся».
"Глядя на них, я так хохотал, что даже проголодался".
«Я люблю посмеяться... Иногда мне нисколько не хочется смеяться, но я себя заставляю, выдавливаю из себя смех — смотришь, через пять минут и вправду становится смешно».
Ну... Ладно.
2. Но вот если читать чуть по-другому, между строк и пауз, то, скажу друзья, в чердак моей души сбегаются кошки и начинаются скрестись так, что становится совсем не по себе: весёлая детская книжка рассказов сверхвнимательного и сверхнаблюдательного отца о любви к подрастающему сыночку-первоклашке – оказывается воплем одиночества мужчины на пятом десятке лет. Причём этот взрослый мужчина ведёт себя крайне осмотрительно, так располагает «секретики» и тайники, проговорки и намёки, что найти их и связать воедино – целый квест.
Итак, посреди интеллигентных рассказов об интеллигентном мальчике Дениске Кораблёве возникает фигура Мамы (и немножко фигура Папы).
«Во всяком случае, мне не нужен звук пилы» - говорит Папа на пятом десятке лет Маме. Отточенная формулирвока.
Дома у Мамы все гости ведут себя «очень прилично".
Мама ездит в санаторий.
Мама носит соломенную шляпу от солнца (бережётся от загара).
Мамина работа связана с Институтом, а Папа ездит на заводы,
Отпуск мама проводит у родных, в одном большом колхозе.
Мама в отпуск ездит с тяжёлым чемоданищем.
Вот Мама говорит о «кукурузнике» (самолётике областной авиации):
«— Да? — спросила мама. — Летает? Это мило! Он все-таки летает? Ох, напрасно мы не поехали поездом! Что-то я не доверяю этому птеродактилю. Какие-то средние века...»
Маме дурно при виде грузчиков, запросто перегружающих самолёт.
«— Товарищ водитель! Скажите, пожалуйста, есть у меня до отлета минут пять?» (там ещё дальше, "настроенческое").
Вот Папа прокалывается в первый раз:
«Папа сказал:
— Обязательно пойдем. Обожаю цирк!
А мама посмотрела на нас обоих так, как будто увидела в первый раз... Но в воскресенье папа не смог идти. К нему пришли товарищи, они копались в каких-то чертежах, и кричали, и курили, и пили чай, и сидели допоздна, и после них у мамы разболелась голова, а папа сказал мне:
— В следующее воскресенье... Даю клятву Верности и Чести».
В цирке Папа прокалывается ещё раз:
«Он был веселый и довольный. Он огляделся вокруг, засмеялся и сказал:
— Ах, люблю... Люблю я цирк! Самый запах этот... Голову кружит...»
А когда интеллигентный мальчик расстроился, что его «девочка на серебряном шаре» улетела во Владивосток и потащил папу домой, папа прокололся в третий раз:
«Но папа все равно не ответил. Он крепко держал меня за руку. Когда мы вышли на улицу Горького, он сказал:
— Зайдем в кафе-мороженое. Смутузим по две порции, а?
Я сказал:
— Не хочется что-то, папа.
— Там подают воду, называется «Кахетинская». Нигде в мире не пил лучшей воды.
Я сказал:
— Не хочется, папа.
Он не стал меня уговаривать. Он прибавил шагу и крепко сжал мою руку. Мне стало даже больно. Он шел очень быстро, и я еле-еле поспевал за ним. Отчего он шел так быстро? Почему он не разговаривал со мной? Мне захотелось на него взглянуть. Я поднял голову. У него было очень серьезное и грустное лицо».
А ещё интеллигентный мальчик не любит, когда «Мама идет со мной погулять и вдруг встречает тетю Розу! Они тогда разговаривают только друг с дружкой, а я просто не знаю, чем бы заняться».
Мама гордится интеллигентным сыночком, водит его гулять в Кремль и говорит Папе об успехах интеллигентного ребёнка: «— Он современный ребенок. Он читает, слушает радио. Телевизор. Лекции. А ты как думал?»
Мама очень красивая. Папа пишет об этом с тёплой гордостью: «Ты выходил с одной очень красивой женщиной. Это может быть?
— Конечно, — сказал я, — моя мама самая красивая в классе».
А ещё интеллигентный мальчик хочет поменяться с мамой и папой ролями старших и младших. Тогда разговор с младшими своими родителями был бы таким (Папа прокалывается в четвёртый раз):
«Например, вот мама сидела бы за обедом, а я бы ей сказал:
«Ты почему это завела моду без хлеба есть? Вот еще новости! Ты погляди на себя в зеркало, на кого ты похожа? Вылитый Кощей! Ешь сейчас же, тебе говорят! — И она бы стала есть, опустив голову, а я бы только подавал команду: — Быстрее! Не держи за щекой! Опять задумалась? Все решаешь мировые проблемы? Жуй как следует! И не раскачивайся на стуле!»
И тут вошел бы папа после работы, и не успел бы он даже раздеться, а я бы уже закричал:
«Ага, явился! Вечно тебя надо ждать! Мой руки сейчас же! Как следует, как следует мой, нечего грязь размазывать. После тебя на полотенце страшно смотреть. Щеткой три и не жалей мыла. Ну-ка, покажи ногти! Это ужас, а не ногти. Это просто когти! Где ножницы? Не дергайся! Ни с каким мясом я не режу, а стригу очень осторожно. Не хлюпай носом, ты не девчонка... Вот так. Теперь садись к столу».
Он бы сел и потихоньку сказал маме:
«Ну как поживаешь?»
А она бы сказала тоже тихонько:
«Ничего, спасибо!»
А я бы немедленно:
«Разговорчики за столом! Когда я ем, то глух и нем! Запомните это на всю жизнь. Золотое правило! Папа! Положи сейчас же газету, наказание ты мое!»
И они сидели бы у меня как шелковые, а уж когда бы пришла бабушка, я бы прищурился, всплеснул руками и заголосил:
«Папа! Мама! Полюбуйтесь-ка на нашу бабуленьку! Каков вид! Грудь распахнута, шапка на затылке! Щеки красные, вся шея мокрая! Хороша, нечего сказать. Признавайся, опять в хоккей гоняла! А это что за грязная палка? Ты зачем ее в дом приволокла? Что? Это клюшка! Убери ее сейчас же с моих глаз — на черный ход!»
Вот так... «Наказание моё» - у самой красивой Мамы.
Но продолжим.
А ещё Мама печёт очень вкусные пироги. Такие, что запоминаются на всю жизнь:
«Помню, мама испекла пирог и говорит:
— Погуляй с полчасика и приходи пирог есть!
И мы во дворе с Мишкой потренировались в хоккей, и я тут же пришел домой, а у нас уже полно гостей, и мама сказала:
— Опоздал, братец! Съели твой пирог!»
В смысле, не оставили. Любимому ребёнку.
А ещё Мама (у которой родня в большом колхозе) так реагирует на гусиное горло для Мишки:
«Я вытащил из кармана гусиное горло. Оно было уже вымытое, очищенное, прямо загляденье, но оно было еще сыроватое, недосушенное, и мама вскочила и закричала:
— Убери сейчас же эту мерзость! Ужас!»
А ещё Мама учит правилам хорошего тона (Папа прокалывается в пятый раз – извините за длинный отрывок. Длинный, но впечатляющий):
«И мы стали дальше обедать, и я ел рассольник и потихоньку стонал от удовольствия. И вдруг мама положила ложку и сказала ни с того ни с сего:
— Прямо не знаю, пускать его в гости или нет?
Вот тебе раз! Гром среди ясного неба! Я сказал:
— А почему?
И папа тоже:
— В чем дело-то?
— Он нас там опозорит. Он совершенно не умеет есть. Стонет, хлебает, везет... Кошмар!
— Ничего, — сказал я. — Мишка тоже стонет, еще лучше меня.
— Это не оправдание, — нахмурился папа. — Нужно есть прилично. Мало тебя учили?
— Значит, мало, — сказала мама.
— Ничему не учили, — сказал я. — Я ем как бог на душу положит. И ничего. Довольно здорово получается. А чему тут учить-то?
— Нужно знать правила, — сказал папа строго. — Ты знаешь? Нет. А вот они: когда ешь, не чавкай, не причмокивай, не дуй на еду, не стони от удовольствия и вообще не издавай никаких звуков при еде.
— А я не издаю! Что, издаю, что ли?
— И никогда не ешь перед обедом хлеб с горчицей! — воскликнула мама.
Папа ужасно покраснел. Еще бы! Он недавно съел перед обедом, наверное, целое кило хлеба с горчицей. Когда мама принесла суп, оказалось, что у нее уже нет хлеба, папа весь съел, и мне пришлось бежать в булочную за новым. Вот он теперь и покраснел, но промолчал. А мама продолжала на него смотреть и все говорила беспощадным голосом. Она говорила как будто бы мне, но папе от этого было не по себе. И мне тоже. Мама столько наговорила, что я просто ужаснулся. Как же теперь жить? Того нельзя, этого нельзя!
— Не роняй вилку на пол, — говорила мама. — А если уронил, сиди спокойно, не становись на четвереньки, не ныряй под стол и не ползай там полчаса. Не барабань пальцами по столу, не свисти, не пой! Не хохочи за столом! Не ешь рыбу ножом, тем более если ты в гостях.
— А это вовсе не рыба была, — сказал папа, и лицо у него стало какое-то виноватое, — это были обыкновенные голубцы.
— Тем более. — Мама была неумолима. — Еще чего придумали, голубцы — ножом! Ни голубцы, ни яичницу не едят ножом! Это закон!
Я ужасно удивился:
— А как же голубцы есть без ножа?
Мама сказала:
— А так же, как и котлеты. Вилочкой, и все.
— Так ведь останется же на тарелке! Как быть?
Мама сказала:
— Ну и пусть останется!
— Так ведь жалко же! — взмолился я. — Я, может быть, еще не наелся, а тут осталось... Нужно доесть!
Папа сказал:
— Ну доедай, чего там!
Я сказал:
— Вот спасибо.
Потом я вспомнил еще одну важную вещь:
— А подливу?
Мама обернулась ко мне.
— Что подливу? — спросила она.
— Вылизать... — сказал я.
У мамы брови подскочили до самой прически. Она стукнула пальцем по столу:
— Не сметь вылизывать!
Я понял, что надо спасаться.
— Что ты, мама? Я знаю, что вылизывать языком нельзя! Что я, собачонка, что ли! Я, мама, вылизывать никогда не буду, особенно при ком-нибудь. Я тебя спрашиваю: а вымазать? Хлебом?
— Нельзя! — сказала мама.
— Так я же не пальцем! Я хлебом! Мякишем!
— Отвяжись, — крикнула мама, — тебе говорят!
И у нее сделались зеленые глаза. Как крыжовник. И я подумал: ну ее, эту подливку, не буду я ее ни вылизывать, ни вымазывать, если мама из-за этого так расстраивается. Я сказал:
— Ну ладно, мама. Я не буду. Пусть пропадает.
— А вот, кстати, — сказал папа, я серьезно хочу тебя спросить...
— Спрашивай, — сказала мама, — ты ведь еще хуже маленького.
— Нет, верно, — продолжал папа, — у нас, знаешь, иногда банкеты бывают, всякие там торжества... Так вот: ничего, если я иногда захвачу что-нибудь с собой? Ну, яблочко там или апельсин...
— Не сходи с ума! — сказала мама.
— Да почему же? — спросил папа.
— А потому, что сегодня ты унес яблоко с собою, а завтра начнешь винегрет в боковой карман запихивать!
— Да, — сказал папа и поглядел в потолок, — да, некоторые очень хорошо знают правила хорошего тона! Прямо профессора! Куда там!.. А как ты думаешь, Дениска, — папа взял меня за плечо и повернул к себе, — как ты думаешь, — он даже повысил голос, — если у тебя собрались гости и вдруг один надумал уходить... Как ты думаешь, должна хозяйка дома провожать его до дверей и стоять с ним в коридоре чуть не двадцать минут?
Я не знал, что ответить папе. Его это, видимо, очень интересовало, потому что он крепко сжал мое плечо, даже больно стало. Но я не знал, что ему ответить. А мама, наверно, знала, потому что она сказала:
— Если я его проводила, значит, так было нужно. Чем больше внимания гостям, тем, безусловно, лучше.
Тут папа вдруг рассмеялся. Как из песни про блоху:
— Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! А я думаю, что он не умрет, если она не проводит его! Ха-ха-ха-ха-ха!
Папа вдруг взъерошил волосы и стал ходить туда-сюда по комнате, как лев по клетке. И глаза у него все время вращались. Теперь он смеялся с каким-то рывком: «Ха-ха! Ррр! Ха-ха! Рр!» Глядя на него, я тоже расхохотался:
— Конечно, не умрет! Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Тут случилось чудо. Мама встала, взяла со стола чашку, вышла на середку комнаты и аккуратно бросила эту чашку об пол. Чашка разлетелась на тысячу кусочков. Я сказал:
— Ты что, мама? Ты это зачем?
А папа сказал:
— Ничего, ничего. Это к счастью! Ну, давай, Дениска, собирайся. Иди к Мишке, а то опоздаешь! Иди и не ешь рыбу ножом, не позорь фамилию!»
Не позорь фамилию...
Но опять продолжим.
Странно, но Мама тоже любит хохотаться (где-то я уже встречал эту чёрточку):
«А мама изнемогала от смеха. Она еле-еле проговорила:
— Ведь это он... из лучших побуждений... Ведь он же... рыцарь... Я умру от смеха.
И она продолжала смеяться.
А папа еще немного пометался по комнате и потом ни с того ни с сего подошел к маме. Он сказал:
— Как я люблю твой смех».
А ещё Мама очень устаёт от мытья посуды.
«И когда наступило время обеда и мама накрыла на стол и мы все расселись, я сказал:
— Ну что, папа? Ты придумал?
— Насчет чего? — сказал папа.
— Насчет мойки посуды, — сказал я. — А то мама перестанет нас с тобой кормить.
— Это она пошутила, — сказал папа. — Как это она не будет кормить родного сына и горячо любимого мужа?
И он весело засмеялся.
Но мама сказала:
— Ничего я не пошутила, вы у меня узнаете! Как не стыдно! Я уже сотый раз говорю — я задыхаюсь от посуды! Это просто не по-товарищески: самим сидеть на подоконнике, и бриться, и слушать радио, в то время как я укорачиваю свой век, без конца мою ваши чашки и тарелки.
— Ладно, — сказал папа, — что-нибудь придумаем! А пока давайте же обедать! О, эти драмы из-за пустяков!
— Ах, из-за пустяков? — сказала мама и прямо вся вспыхнула. — Нечего сказать, красиво! А я вот возьму и в самом деле не дам вам обеда, тогда вы у меня не так запоете!
И она сжала пальцами виски и встала из-за стола. И стояла у стола долго-долго и все смотрела на папу».
Да-да. У Мамы опять болит голова. Чай не в большом колхозе.
Я ведь начал эти все рассказы читать, чтобы проверить Рабочую Гипотезу Дениски Кораблёва – как в рассказах ребёнок к труду приучен, как в семье и окружении семьи относятся к тяжёлому труду. Я внимательно прочитал весёлые рассказы.
К труду в «Денискиных рассказах» относятся... интеллигентно.
Тяжёлого труда, не игр, не развлекательно-путешественного типа, а монотонного, до пота и мозолей труда – нет.
Совершенно.
Т.е. абсолютно.
Но даже не это меня огорчило. Это я предполагал наверняка, поэтому начал читать, заранее зная ответ.
Но... Но меньше всего я хотел увидеть одинокого мужика, мужа самой красивой женщины, который тайком, очень осторожно, тихонько-тихонько проговаривается о своём житье-бытье...
Уж извините, что заставил вас это всё читать.
Внимательный читатель найдёт ещё много таких зацепок и заусенцев, но печаль моего сердца не в этом.
Вот мучаются люди вопросом: «Как у такого замечательного, наблюдательного, доброго и искреннего Папы, как из такого замечательного и весёлого Дениски Кораблёва могло вырасти ТАКОЕ?..» - и забывают люди, что, кроме папы, у ребёнков бывают Мамы.
А Папа, удивительно наблюдательный и любящий сыночка и доченьку Папа, который стал писать рассказы о сыночке Дениске в конце пятого десятка лет - потом – бац! – и умер.
В 59 лет.